Она очевидно последняя комета поколения легенд, живших в танце и благодаря танцу. Простым смертным такое не дано, это заслуживают. Ольга Лепешинская взлетала пешком по лестнице на третий этаж в 82, Марина Семенова в 89 вела уроки, Суламифь Мессерер в 90 приветствовала зал со сцены чистейшим кабриолем. Не то, чтоб они не интересовались платьями, шубками и текущей политикой, вовсе нет. Просто балетный класс и все, что с ним связано, у этих людей составлял главную часть жизни, настолько важную, что на все остальное оставались крохи. Плисецкая наследовала этой блестящей плеяде, но отличалась от нее поразительно.
Это она, Плисецкая, в едкой иронии своего острого ума растворила лучезарный образ "самого духовного искусства". Это Плисецкая потешалась над балеринскими "брови домиком", не забывая при этом пахать в балетном классе до седьмого пота (потому до последнего дня держалась в форме, несмотря на кучу мелких болячек и крупных травм). А еще именно Плисецкая первой из советской балетной касты стала своей среди отечественных (и не только) интеллектуалов. Да, Татьяне Вечесловой и Галине Улановой поэты слагали стихи, но только Плисецкая влетела кометой в столичный круг шестидесятников и оказалась там своей. Благодаря витальности, уму да умению не лезть в карман за словом она стала олицетворением всего яркого и живого, что было в балете одной шестой части суши. Она стала Майей.
Она прекрасно знала, что публика ее любит. Обожала раскланиваться: по театральной легенде дирижер Юрий Файер поперек оваций стучал по пюпитру, обуздывая Плисецкую-Китри: "Майка, уйди! Майка, задерживаешь спектакль!"
Годы спустя доступной для широкой публики станет история семьи Плисецкой, о которой прежде знали только близкие. Расстрелянный в 38-м отец, сосланная в печально знаменитый Акмолинский лагерь мать, чудовищная история вызволения ее и младшего брата тетей Суламифь Мессерер. Это Плисецкая в шестидесятые подписала знаменитое "Письмо 25-ти деятелей культуры и науки" против реабилитации Сталина, единственная во всем музыкальном театре отечества. Она же, оставаясь патриоткой, никогда не молчала о прелестях контроля над театральным людом и временных трудностях советской легкой промышленности.
Она считала, что продлевает себе сценическое время, когда искала новые роли в новых спектаклях, а на самом деле двигала прогресс: благодаря ее энергии мир получил танцующую Кармен, балетного Толстого и Чехова. Она считала, что расширяет свои жанровые возможности, а на самом деле торила дорогу в наши широты живым классикам Ролану Пети и Морису Бежару, которым, не будь Майи, еще бы долго пришлось ждать.
Надо было видеть, с какой живостью и серьезностью, безо всякой звездной пыли она общалась с публикой. Как в буйные девяностые нервничала за каждого участника балетного конкурса "Майя", как, будучи уже великой Плисецкой, тряслась перед исполнением специально для нее поставленной сольной программы. Как в радостном порыве сняла с себя серьги для молоденькой солистки Мариинского театра, станцевавшей Царь-девицу в "Коньке-Горбунке" Щедрина. На девятом десятке, осознавая собственный магнетизм, она посмеивалась над молодыми поклонниками. У нее не было возраста, только правила приличия заставляли называть ее Майей Михайловной, а не просто Майей. Ироничная королева, самая стильная и решительная балерина эпохи, лучших вам букетов и светлой памяти.